ЖАРКИЙ АВГУСТ
В конце июля Давыдов, получив от Лбова деньги, оружие и четырех боевиков в подмогу, направился на север — в Александровский завод. Боевиками — лбовцами были Семев, Мальцев, Студент, Белявин. Кроме того, со дня на день Алексей ожидал брата Ивана и Петра Неволина, которым деньги на подкуп пересланы были еще на прошлой неделе через одного верного человека.
Прощаясь с Давыдовым, Лбов говорил ему напоследок:
— Не знаю, Алексей, придется увидеться или нет. Думаю, что еще придется. Помни мой совет: большой дружины не набирай. С большой дружиной пропадешь, а пуще всего берегись провокаторов. Помни, что если тебе туго придется, ударяйся в мою сторону… А может быть, в случае чего, ударюсь к тебе и я.
Он помолчал, пожал руку Алексею и добавил:
—Ребят я тебе даю надежных. Давай начинай, а там видно будет, что выйдет.
И, повернувшись, ушел. Сел на сваленное ветром дерево и, насупив черные косматые брови, долго думал о чем—то, опустив голову. Долго думал, ибо чувствовал, что не справиться ему с взятой на себя задачей. Пусть еще гремят выстрелы его дружинников, расстреливающих полицию, пусть еще дрожат жандармы на темных перекрестках опустевших улиц. Но все туже и туже стягивается вокруг него мертвое кольцо предательства и измены. И даже рабочие, уставшие от постоянных обысков и арестов, потерявшие веру в возможность нанести смертельный удар самодержавию, все холодней и холодней относятся к лбовцам, реже встречаются с ними, предпочитая на время глубоко замкнуться в самих себя.
Но крепок еще и могуч был дух гордого бунтовщика. Встал он, поглядел вокруг на буйно разросшийся зеленью лес, увидел, как бодро гогочут раскинувшиеся на полянке дружинники его неугомонной вольницы, услышал, как ревут гудками на Каме охраняемые перепуганным конвоем пароходы, и подумал гордо:
«Нет, еще поборемся, еще посмотрим. А если и я сорвусь, так за меня Давыдов кончит».
— Кончит! —с твердым убеждением проговорил он и стукнув прикладом винтовки о заросшую мхом каменную глыбу, медленно зашагал к поляне.
После побега Штейников направился прямо в Александровский завод и там поселился в домике рабочего Ларионова, с которым близко сошелся еще в тюрьме.
Со дня на день он ожидал прибытия боевиков, а пока копался в огороде, ходил на сенокос, отдыхал после тюрьмы, тюремных розог и карцеров. Он познакомился с некоторыми рабочими, в том числе Тимшиным (1), странным спокойным человеком, имевшим, однако, сильное пристрастие к бомбам и уже неоднократно бросавшим их в окна роскошной усадьбы управляющего, высоко раскинувшейся на горе.
Страсть к бомбам была, кажется, единственной страстью Тимшина. И вряд ли что-нибудь доставляло ему такое сильное удовлетворение, как те минуты, когда вечером, засев в кустах, ожидал он момента, когда можно будет метнуть крепко запаянный кусок газовой трубы, начиненный динамитом, услышать звон разбитого стекла, а потом глухой гул стен вздрогнувшего барского дома, того самого, перед обитателями которого днями, почтительно сняв шапки, торопливо проходили рабочие.
Так прошло несколько недель напряженно спокойно. Но ни пристав Караваев, ни управляющий не верили этой показной тишине, ибо в шепоте, обрывающемся при приближении мастера, в глазах, загорающихся ненавистью при встрече с управляющим, чувствовалось, что скоро, совсем скоро что—то начнется. А поэтому и управляющий, и пристав Караваев были начеку.
Началось все совершенно неожиданно.
Как—то вечером Штейникову сообщили, что Алексей Давыдов с товарищами здесь неподалеку. И точно старый солдат перед смотром, затянул Штейников пояс, застегнул наглухо ворот рубахи, торопливо пошел навстречу своим новым товарищам и, получив винтовку, спокойно, без лишних слов осмотрел ее внимательным взглядом старого служаки. В тот же вечер начисто протер ее тряпкой, смазал коровьим маслом, уверенно заложил обойму и мысленно поклялся не выпускать ни одного патрона даром.
Через несколько дней из тюрьмы прибежали оборванные и загорелые Иван Давыдов и Петр Неволин.
…Еще больше насторожился, насупился и тяжело задышал огнями старый Александровский завод.
Это было в первых числах августа, когда на Луньевских копях в семи верстах от Александровска показались вдруг в открытую пять или шесть человек с красным флагом. Вошли настороженно, винтовки взяв на изготовку, и улыбались выглядывающим из окон лицам.
Прошли к казенке. Прикладами винтовок и палками перебили водочные бутылки, забрали кассу, потом долго перестреливались с жандармами, засевшими в квартире управляющего, и быстро скрылись, ибо со стороны взбудораженного Александровска неслись уже во весь опор на взмыленных конях вызванные в помощь жандармы.
Это была только первая разведка Давыдова, первая проба осуществления намеченного боевиками плана.
Алексей и Иван были людьми несхожими. Иван был старше лет на восемь. Был он чуток, мягок и спокоен. Хороший пропагандист, надежный подпольщик, он пользовался большим авторитетом на конспиративных собраниях и массовках.
Никто так терпеливо, как он, не мог разъяснить александровскому рабочему, к чему тот должен стремиться, чего добиваться и что ненавидеть. Единственным и главным недостатком Ивана была некоторая слабовольность и неумение подчинить своему влиянию, сорганизовать массу. Он был политически развит, теоретически силен. Но в практической работе он часто напоминал ребенка, особенно тогда, когда не мог сослаться в том или ином случае на одну из страниц прочитанной им авторитетной книги.
Алексей был проще. Недаром у Алексея была кличка Соловей. Алексею и сам черт не брат. Раз он задумал, значит, сделал, а что сделал, о том не пожалел. И когда, притесняемый управляющим и полицией, увидел он, что нет ему никакого житья, да и не только ему, но и всем, махнул рукой и сказал:
— Эх, мама, где наше не пропадало!
Как—то после встречи сказал ему брат:
— Слушай, Алеша, а мне что—то не нравится твоя затея. Главное, все без толку. Игрушки это… Помнишь, как раньше было перед забастовкой, как сходки собирали, агитировали, а потом как ахнули — весь завод встал. Сколько народа втянули, всех захватили! Это я понимаю, а тут что? Ну, будет нас кучка, а остальные при чем? Остальные ни при чем вовсе.
— Забастовка! —присвистнул Алексей.—А ну ее к черту, эту забастовку. Тоже будоражили, шумели, орали. Думали: забастуем — всего, как есть, добьемся, а под конец что вы шло?
— Как что? Выиграли все—таки…
Алексей зло рассмеялся, плюнул и ответил с сердцем:
— Выиграли! Подумаешь, выигрыш какой! До забастовки на поденной 40 копеек получали, а после 45. Что же вышло?..Шуму сколько было, а все—то навсего ему цена пятак. Да на какой пес мне этот пятак сдался? Если кто без пятака подыхал, тот и от него не разжиреет. Тоже, хорош выигрыш…
— Да не в этом дело…—начал было Иван, но Алексей оборвал его:
— Брось, ты, Ванька, на ясный день тень наводить, брось философию, довольно речи говорить, пора и дело делать.
Была у братьев Давыдовых старуха мать, была молодая сестра и меньшой брательник Васька. Жили они с краю завода, недалеко от опушки, в маленьком черном покосившемся домике.
Наискосок через улицу жил богатый старый часовщик. И часто можно было видеть в окошко его паучью голову, низко склонившуюся над распотрошенными часами. Жил старик этот замкнуто. Народ его не любил, и по вечерам крепко—накрепко закрывал он на засов двери у себя в доме. И давно про старика нехорошая молва среди народа ходила.
Сидит у окна старый филин, а сам все в сторону давыдихиного дома поглядывает. Недаром говорили ребята, что видели ночью старика, выходящим из полицейской квартиры. Не станут люди без толку говорить.
Пришли как—то ночью братья повидаться с матерью. Обрадовалась им мать. Не знала, в какой угол посадить. Но ребята хитрые были: в угол садиться не садились, а садились к окошку, пистолеты из кармана вынимали, курки пробовали и на стол перед собой клали.
— Так, мамаша, надежней будет…
Увидала старуха этакое дело и разохалась:
— Ой, ребята, нехорошую вы жизнь затеяли. Жили бы лучше в мире и покое, а то и так укоряют меня на старости люди. Зашла к лавочнику намедни за солью, а он и говорит мне: «Что ж ты, старая, двух разбойников вырастила? Пойди-ка ты лучше в контору к управителю и спроси-ка его, сколько за их беспутные головы честным людям денег обещано». Ох, сыночки, сыночки, да что же это такое?
И говорила братьям младшая сестра Анка:
— А у нас на заводе только и разговору, что про вас братцы; все ребята чего—то шушукаются, а девки и бабы только ахают и бог знает, что говорят. Головы, говорят у них отчаянные. Деньги, слышно, с собою мешками возят, а у Алексея шашка вся в серебре и конь белый с кавказской уздечкой. Только врут, должно быть, бабы про все это…
А меньшой братишка ничего не говорил, сидел у стола, насупившись, как волчонок, и тихонько пальцем трогал черную сталь холодных пистолетов.
Увидала мать, догадалась, про что меньшой сын думает, и крикнула сердито:
— Не тяни руки—то, идол! Ишь ты, тебя только там не хватало!
Но всех трех сынов крепко любила старуха. И ответил всем трем по очереди Алексей:
— Плюнь ты, мать, на лавочника. И знай — не его словами свет живет. Коли для управителя мы разбойники, так он сам для нас первый бандит. Мы, мать, у богатых награбленное берем, а он последнюю полушку у нищего норовит вытащить. А ты, Анка, меньше слушай, что бабы языками чешут. Нет у нас привычки деньги мешками возить, а когда случаются деньги, так сразу в оборот идут: оружие достать, товарищей из тюрьмы выручить, либо голодные рты у своего же брата рабочего, выгнанного управителем, куском хлеба заткнуть. А ты, Васька?.. Впрочем, о тебе нет речи. Ты пока вырастешь, так все еще лучше нас и без нас поймешь, а пока молчи и чтоб никому ничего. Понял?
И блеснул в ответ мальчишка угольками черных глаз:
— Понял!
Ушли братья в лес к кострам и товарищам. Только на углу встретил вдруг Алексей расплывчатого часовщика. Встретил, посмотрел на него пристально. Ничего не сказал и пошел дальше.
Вздрогнул старик и еще крепче в эту ночь запер на засовы двери, а когда скрылся вовсе месяц, потухли звезды и спустилась ночь черная, как душа провокатора, выплыла из стариковой избы чья—то тень —не старикова ли? —и утонула в темноте.
С тех пор, как братья Давыдовы появились в окрестностях Александровского завода, жандармы начали часто наведываться в дом их матери. В последний раз они категорически потребовали, чтобы мать им указала место, где укрываются ее сыновья. Причем из некоторых фраз, сказанных жандармами, было видно, что им точно известно время последнего свидания Давыдовых с матерью.
Не добившись ничего от старухи, жандармы взяли в работу мальчугана. Но ни угрозы, ни побои не заставили его сознаться ни в чем. Исполосованный плетьми, Васька так же молчал, как и при начале допроса, и по его глазам видно было, что скорее он позволит запороть себя насмерть, чем скажет хоть одно слово (2).
Для Давыдовых стало ясно, что здесь замешан какой—то вредитель, докладывающий полиции обо всем, что происходит в маленьком домике. Через несколько дней слежки было окончательно установлено, что часовщик бывает тайком у урядника.
Тотчас же на небольшом совещании «лесных братьев» было решено уничтожить провокатора. Исполнить это взял на себя Штейников.
Были уже сумерки, когда Штейников, заложив руки в карманы, спокойно проходил по пустынным улочкам окраины Александровского поселка. Невдалеке от дома часовщика он зашел в мелочную лавчонку. Полусонный лавочник вздрогнул при звуке дернувшегося звонка, лениво поднял голову и отпустил покупателю осьмушку махорки. Штейников бросил на прилавок медяки и быстро вышел.
Лавочник хотел было сунуть деньги в ящик, но увидел, что покупатель всучил ему одну пробитую копейку.
— И до чего народ мошенник пошел! —пробормотал он, закрывая опять сонные глаза,—так и норовит обжулить. Кто это приходил—то? Никак Безгодов. Вот я ему покажу в следующий раз…
Потянувшись, лавочник азартно зевнул и стал запирать двери. Штейников, пробравшись до дома часовщика, уверенно распахнул калитку, дал пинка затявкавшей собаке и потянул ручку двери, но дверь не поддавалась.
«Уже заперся, старый сыч!» — подумал Штейников и стучался.
Послышались шаги.
— Кто там? —раздался голос из—за двери.
— До хозяина надо,—ответил Штейников, стараясь насколько возможно изменить голос.
— Я и есть хозяин, чего нужно?
— Часы починить.
— Приходи утром. Какая на ночь глядя починка может быть? Да ты хоть кто такой?
— Управителев повар,—ответил Штейников.—Да ты что, мил человек, я к тебе второй раз приходить что ль буду? Возьми сейчас, а завтра после обеда я зайду.
Старик колебался. Потом отодвинул засов и сказал, протягивая руку:
— Давай часы.
Но Штейников не хотел стрелять здесь же, ибо грохот выстрела мог бы привлечь всю улицу, а потому он сделал вид, что не слышит слов часовщика, и прямо направился в комнату.
Бормоча что—то себе под нос, старик прошел за ним и, подвигая лампу, сказал недовольно:
— Так давай же часы.
Но тотчас же часовщик осекся, потому что, несмотря на тусклый свет, он заметил покрытые грязью грубые руки посетителя и усомнился сразу: точно ли это повар, а не конюх, либо еще кто похуже? Он сделал шаг к окошку, намереваясь распахнуть его. Но Штейников предупредил его, быстро загородив дорогу:
— Чего тебе там надо?
Часовщик, убедившись окончательно, что дело неладно, быстро схватил с подоконника тяжелый молоток, но почти одновременно грохнул выстрел. Испуганно слетел с печи и метнулся через всю комнату ошарашенный грохотом рыжий кот. А старик, не выпуская из рук молотка, медленно осел на пол.
Штейников потушил лампу и выскочил во двор, прислушался. Не было слышно ни криков, ни шума. Очевидно, звук выстрела, заглушенный четырьмя стенами, не смог прорваться до улицы.
Через несколько дней давыдовские боевики или, как они называли себя «лесные братья», сделали налет на Всеволодо-Вильвенский завод. Налетели совершенно неожиданно. Открыто вступили в перестрелку с жандармами и, когда жандармы разбежались, направились в волостное правление, забрали там печать и чистые паспортные бланки, потом так же, как это делали лбовцы, начали громить казенку. Братья Давыдовы не пили сами и не позволяли пить водку своим товарищам.
— Алешка, давай в городки играть! —крикнул Неволин, возвращаясь из разгромленной лавки.
— Давай! Отчего не сыграть, ставь чушки…
Начертили на земле квадрат. По углам поставили нераспечатанные водочные бутылки, а посередке целую четверть. Ребятишки понатаскали палок. Кругом толпились рабочие, мужики, даже бабы высунулись из окошек, с любопытством наблюдая за невиданной игрой.
— Эх, Лексей Иваныч! —высовываясь из толпы, проговорил лысый мужичонка.—Ей—богу, Лексей Иваныч, нехорошее дело ты затеял. Ты бы лучше нам ведерочко поставил, а мы уж за твое здоровье…
— Лексей Иваныч,—в один голос завопили бабы,—ну их к бесу, окаянных. Перепьются, как скоты, а потом стражники всех заберут.
Алексей выбрал палку потолще, свесил ее в руке и ответил, отходя от кона:
— Царь Николка вам поставит, а наше дело отставлять подальше… Ну начинай, Петька!
Размахнувшись, Неволин бросил палку, но попал в самый край, разбив только одну бутылку. Потом бросил Иван, но его палка пролетела далеко в сторону, не задев К вовсе ни одной бутылки.
— Плохо,—послышались голоса,—ты, брат, ее кругом, кругом палку пускай.
— Эх, рука человека не поднимается на божье добро,— проговорил рыжий мужичонка, покачивая головой.
— А ну дай, дядя, может, у меня подымется?
Алексей поплевал на ладонь, сощурил глаза, нацелился Тяжелая палка со свистом ударила в самую середину по четверти и, перевернувшись, разбросала далеко в стороны осколки разбитых бутылок. Тяжелый запах спиртового пара пошел от разгоряченной земли.
— Эх, Лексей Иваныч,—почесывая голову, с нескрываемым сожалением проговорил рыжий мужичонка.—Всю бы улицу напоить можно. Думал хоть раз в жизни вволю и то не пришлось!
И мужичок, понурив голову, отошел в сторону. Потом, вытащив из кармана утаенный штоф, он выпил его из горлышка, утерся рукавом и начал было петь что—то очень жалобное, но, заметив в окне через улицу высунувшееся лицо своей бабы, раздумал петь и, не обращая внимания на ее окрики, торопливо завернул куда—то за угол.
Срочно в Александровский поселок из Перми были вызваны усиленные наряды жандармов и полсотни конных ингушей. События начали принимать угрожающий характер. В течение двух—трех недель с момента появления боевиков было совершено несколько убийств и экспроприаций. Последним актом неуловимых было ограбление заводского кассира, у которого «лесные братья» отобрали свыше семи тысяч рублей. Каждый день приносил александровским рабочим что-нибудь новое. Уже часто народная молва приписывала давыдовцам легендарные поступки. Например, упорно уверяли, что якобы Алексей Давыдов вместе со Лбовым явился однажды к пермскому губернатору под видом просителя, пробыл у него некоторое время и ушел, оставив записку: «Дурак за добычей бежит, когда она у него под боком лежит».
Несмотря на явную неправдоподобность многих таких легенд, им охотно верили и охотно делились ими друг с другом.
В это время группа усилилась еще несколькими боевиками, в том числе александровским рабочим Деменевым который, будучи арестован полицией, на полном ходу поезда убежал от охранявших его жандармов, выпрыгнув в открытое окно вагона.
Нужно было доставить еще оружие и патроны. Алексей предложил Студенту отправиться в Соликамск и через указанного ему человека достать все необходимое и привезти сюда.
Вообще в этот период Алексей проявил много предусмотрительности. Так, например, он установил несколько пунктов, к которым, в случае неудачи, должны были собираться боевики; связался с аптекарем и через него доставал необходимые медикаменты. А самое главное — вверх по речонке Лытве на глухой лесной поляне облюбовал место для зимовки и приказал рыть землянки. Всюду и везде он появлялся сам, подбадривал, указывал и сорганизовывал.
Но полиция работала тоже. Губернатор Болтников, перепуганный тем, что, помимо Лбова, начинает организовываться другая самостоятельная «шайка», отдал категорическое распоряжение: не щадить ни сил, ни затрат и тотчас же ликвидировать дружину «лесных братьев», не давая ей возможности разрастись и окрепнуть. Окрестности Александровска начали наполняться незнакомыми, неизвестно для чего явившимися людьми, а в поездах, проходивших от Усолья к Чусовой, можно было заметить нескольких без толку разъезжающих взад и вперед все одних и тех же лиц.
[1] Лицо реальное. В 1926 году, собирая материалы о «лесных братьях», А. Гайдар приезжал в Александровск и останавливался в доме вдовы Тимшина — Анны Васильевны (ныне улица Гайдара, 871 Тимшина вспоминала: «Он приехал днем. Все расспрашивал про братьев Давыдовых. Ведь мой муж в те далекие годы помогал Ивану и Алексею. Гайдар ночевал в нашем доме две ночи. Уезжая, сказал: «Буду писать книжку о Давыдовых. Нельзя забывать смелых людей». (См.: Мочалин А. Люди смелые, мужественные.—Звезда, 1964, 26 сентября.)
[2] Младший брат Давыдовых, Василий, прожил долгую жизнь. В 1964 году он дал интервью корреспонденту пермской «Звезды» А. Мочалину: «В 1907 году мне исполнилось пятнадцать лет. Нам с Анной, старшей сестрой, товарищи Ивана и Алексея поручили наладить помощь от населения. Мы доставляли боевой группе продукты, чинили и стирали белье, держали связь с рабочими других городов. За нашим домом следили ищейки. Начались обыски, допросы, побои. Били сестру, били меня. Оба мы немало времени отбыли в тюрьмах… Анна от долгих скитаний по тюрьмам, от пыток охранки тяжело заболела. В 1919 году она умерла. Мне же довелось защищать дело революции в гражданскую войну. Вместе с красногвардейцами Александровска и Кизела я участвовал в походах против Колчака. А в память о братьях я храню газеты, где была напечатана повесть Гайдара «Лесные братья». (См.: Звезда, 1964, 26 сент.)