УДИВИТЕЛЬНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ АЛИ—СЕЛЯМА
— Конечно,—проговорил Али—Селям, опрокидывая в глотку стакан пива,—конечно, если разобраться подробно, то все в этом мире суета и видимость!
Но Лонжерон не любил вдаваться в философские размышления и ответил лениво:
— Ну понёс!.. Чушь все, дядя, говоришь!
— Конечно, видимость,—продолжал Али—Селям, опрокидывая еще стакан.—Возьмем, к примеру, меня. Какой я басурманский факир с этаким богопротивным именем, если я, скажем, не только у этих египтян не был, но даже ни одного настоящего фараона в глаза не видал! Я даже, сказать по правде, не знаю вовсе, какие такие фараоны бывают! Или, к примеру, почему ты есть Лонжерон, когда ты вовсе не Лонжерон, а Гавриил Петухов, мещанин Тамбовской губернии? Ну, скажи, пожалуйста, где же тут истина? Нету истины!.. Потеряна истина! Погрязло человечество во грехе и беззаконии, и каждый норовит как бы друг друга обмошенничать!
И Али—Селям, горестно опустив захмелевшую голову на руки, вздохнул, глубоко печалясь о неразумности людской
— Ну—ну, опять завел,—ответил Лонжерон насмешливо.— Почему да почему, да все потому! Ежели я, скажем, не Лонжерон, то публика билеты покупать не будет! Потому каждый думает: черт его знает, может, это и настоящий Лонжерон? Ну, а если написать Гаврила Петухов — плюнет зритель и отвернется! Ей—богу, отвернется! Ну скажи, пожалуйста, что русский Гаврила показать может? Да этот самый Гаврила, может, осточертел уже зрителю, когда он и без того каждый день глаза мозолит! Да он хоть лоб расшиби, а никто ему, Гавриле, не поверит! Где, скажут, такое возможно, чтобы простой мужик Гаврила и все тайны черной магии постичь мог? Ясно, скажут, обман и жульничество!
— Суета все! —упрямо повторил Али—Селям.—Кабы достать мне настоящий паспорт, так я бы давно опять в иноки!..
Но тут он замолчал, потому что Лонжерон сильно толкнул его кулаком в бок, ибо совсем рядом с ними, положив голову на руки, спал человек. А черт его, человека, знает, может быть, вовсе и не спал?
— Вот, старый дурак, будто тебя кто за язык тянет,—сердито проговорил Лонжерон, выходя из пивной.—Да тебя, болвана, если одного пьяного оставить, ты бог знает что выболтаешь! Кабы н—а—с—т—о—я—щ—и—й,—передразнил он,—услышал бы полицмейстер, он бы тебе прописал настоящий! Видел —рядом человек сидел, может, это шпион какой! Вот придут завтра да засадят тебя в каталажку, а то еще по этапу на твой Афон отправят!
— Ну, что ж на Афон,—заплетающимся языком попытался оправдаться Али—Селям.—Я и сам рад на Афон! На Афоне — тишина, кельи, смиренные иноки! А благолепие какое! Господи, какое благолепие, яко на небесах, а к тому же и трапеза!
— Трапеза…— прервал его сердито Лонжерон, подталкивая рукой в спину,—тебе настоятель покажет трапезу’ А куда, скажет, недостойный раб Симеон, деньги, собранные на построение храма, ты девал? А заковать, скажет, этого сукина сына Симеона в железные кандалы и посадить его в самый темный подвал! Вот тебе и будет трапеза!
Соломон Шнеерман, увидав, что приятели успели уже накачаться, начал их отчитывать:
— Пьяницы вы несчастные, только сошли с парохода и успели уже! Двадцать лет театр держу, всякий роскошный театр держал! По восемь человек труппы держал, не считая звериного состава, а никогда таких негодных людей не видел! Ну, начнутся представления, что скажет публика? «Какие же это замечательные артисты, если мы этих иностранных артистов под заборами пьяных ежедневно видим?» Да разве я вам не говорил, что сегодня театр надо устраивать! Что же я, по—вашему, один театр буду устраивать! Работы столько, что втроем не переделаешь! Двух досок в крыше не хватает, дверь не запирается, да еще эти негодяи мальчишки такое во всех углах наделали, что и сказать прямо невозможно! Да туда сейчас и свинья носа не сунет, не только благородный зритель, особенно ежели с дамой!
Долго он ругался и перестал только тогда, когда заметил, что Лонжерон исчез куда—то, а Али—Селям мрачно похрапывает, опустив голову на грудь.
Проснувшись утром, Али—Селям возымел сильное и вполне законное желание опохмелиться. Но ввиду того, что Соломон Шнеерман усомнился, как бы это опохмеление не послужило толчком к очередному пьянству, категорически отказался выдать Али—Селяму просимый им аванс в сумме 20 копеек. Али—Селям попробовал было сунуться к Лонжерону, но Лонжерон тоже не дал, опасаясь, как бы Али—Селям не запил, ибо тогда работу по очистке сарайчика пришлось бы делать ему одному.
Али—Селям окончательно огорчился и, захватив лопату и метелку, с истинно христианской покорностью направился к сараю. Сарайчик был пуст и грязен. Лонжерон принялся выскребывать пол, а Али—Селям, вооружившись топором, занялся заколачиванием прорех на подгнивших под— мостках.
Проклиная в душе людскую скупость и сребролюбие, поработав немного, сел он закурить. Но так как руки его после вчерашнего слегка дрожали, то выронил он последнюю папироску, которая, покатившись по подмосткам, провалилась в щель.
Изругавшись, Али—Селям зашел к стенке, опустился на колени, зажег спичку, отыскивая под полом оброненную папироску. Сырая, заплесневелая земля попахивала теплой гнилью. Среди щепок он не увидал папиросы, да и не стал ее разыскивать, потому что внимание его было привлечено небольшим ящиком, засунутым в самый дальний угол. Ящик был крепко заколочен и перевязан накрест веревками. Это открытие так заинтересовало Али—Селяма, что в первую минуту он хотел было позвать Лонжерон;» и поделиться с ним известием о странной находке, но, во время спохватившись, благоразумно умолчал и, добравшись на животе до ящика, потрогал его. Ящик был тяжелый и весил не менее двух пудов.
И в тот же вечер Али—Селям тайком перетащил находку к себе на квартиру. Потом ночью пробрался в старую, полуразвалившуюся баню возле огорода, где долго в тусклых окошках ее светился огонек восковой свечки. Потом огонек потух, и из бани вышел Али—Селям. Шел он, покачиваясь как пьяный, не переставая в то же время осторожно озираться.
Хозяина в квартире не было. Не понадеявшись на своих артистов, он остался ночевать в театральном сарайчике, куда уже было свезено небогатое театральное имуществе
Утомившись от дневной сутолоки, Соломон Шнеерман крепко заснул на охапке сена, брошенной в углу.
Проснулся он от того, что ему послышался легкий скрип деревянной крыши.
«Это негодяи мальчишки, должно быть, пробираются?» — рассерженно подумал он, хотел было заорать, но поперхнулся сразу, как будто бы горло ему заткнули тряпичным комом, увидев на фоне голубого звездного неба чью—то руку, спускающуюся в еще незаделанное отверстие крыши, а в руке белую сталь большого длинного револьвера.
«Га! —подумал озадаченный и порядком перепуганный Шнеерман.—Так это рука, а не мальчишки! Какой же может быть разговор у мирного человека с такой воинствен ной рукой?»
И Соломон Шнеерман, зарывшись в сено, натянул на себя покрепче одеяло и, сделав щелку для глаз, начал наблюдать, что будет дальше.
В следующую минуту из отверстия спустилась на землю веревка, затем по ней соскользнул человек. Чиркнул спичкой и, осмотревшись, он крикнул тихонько наверх:
— Нет никого! Будешь ожидать!
Затем направился к подмосткам, опять зажег спичку, и крепкое ругательство долетело через минуту до слуха притаившегося еврея.
— Кто там? —послышался сверху встревоженный голос.
— Его здесь нет,—взволнованно ответили снизу.
— Куда же он девался, если должен быть здесь? Поищи получше!
При этих словах Шнеерман, подумавший, что предметом поисков грабителей является он сам, едва не взвыл от ужаса. Но человек, спустившийся вниз, не стал производить дальнейших розысков и, поднявшись по веревке, исчез в отверстии. Потом Шнеерман услышал, как оба незнакомца, спустившись по крыше, спрыгнули на землю. Минут через десять, убедившись в том, что ничего подозрительного более не слышно, Шнеерман высунул голову из—под одеяла и, постукивая зубами, возблагодарил небо за дарованное ему спасение, не понимая в то же время причины ночного нашествия вооруженных людей на театральный сарайчик.
Утром он рассказал об этом Лонжерону и Али—Селяму. Лонжерон рассмеялся и заявил, что все это враки. Но Али—Селям вздрогнул и, молча повернувшись, вышел во двор. Вскоре вслед за ним вышел Лонжерон.
— Ты чего дрожишь,—спросил он Али—Селяма,—испугался что ли? Брось, врет, должно быть, хозяин! Ну за каким чертом полезут в этот сарай грабители? Выпил, должно быть, тайком с вечера. Вот и померещилось!
— Нет, я так,—ответил Али—Селям,—лихорадит просто что—то!
— Чтоб тебя лихорадило? В кабаке давно не был? Знаю я эту лихорадку! Нет, брат, ты воздержись! Как—никак, а завтра у нас представление!